Когда на детский лоб, расчесанный до крови,
Нисходит облаком прозрачный рой теней,
Ребенок видит въявь склоненных наготове
Двух ласковых сестер с руками нежных фей.
Вот, усадив его вблизи оконной рамы,
Где в синем воздухе купаются цветы,
Они бестрепетно в его колтун упрямый
Вонзают дивные и страшные персты.
Он слышит, как поет тягуче и невнятно
Дыханья робкого невыразимый мед,
Как с легким присвистом вбирается обратно —
Слюна иль поцелуй? — в полуоткрытый рот…
Пьянея, слышит он в безмолвии стоустом
Биенье их ресниц и тонких пальцев дрожь,
Едва испустит дух с чуть уловимым хрустом
Под ногтем царственным раздавленная вошь…
В нем пробуждается вино чудесной лени,
Как вздох гармоники, как бреда благодать,
И в сердце, млеющем от сладких вожделений,
То гаснет, то горит желанье зарыдать. When the child’s forehead, brushed to the bone,
A clear swarm of shadows descends through the cloud,
The child sees the bent of the inclined at the ready
Two affectionate sisters with the hands of gentle fairies.
Now, having seated him near the window frame,
Where in the blue air the flowers are bathed,
They are intrepid in his stubborn stubborn
Prize wonderful and terrible fingers.
He hears singing and muffling
Breath of timid, inexpressible honey,
As with an easy whistle gets back in —
Or a saliva or a kiss? — in the half-open mouth …
Drunk, he hears in silence a stout
The beating of their eyelashes and thin fingers tremble,
Scarcely emits a spirit with a subtle crunch
Under the fingernail is the royal crushed louse …
It awakens the wine of wonderful laziness,
Like a sigh of harmonics, like a delirium of grace,
And in the heart, maddening with sweet lusts,
Then goes out, then the desire to burst out sobs.