три тысячи восьмой год.
на крыше машины рассыпан град.
ты закрываешь глаза и чувствуешь:
там, далеко… пианино, вальс…
на школьном дворе обязательно кто-то плачет.
не утешай этот мир, мы жили в другом:
корабли забывали в сочи
свои якоря.
мы писали письма.
и ночи видели, как темнело сердце —
не дозвониться никуда
в рукаве сосудов.
теперь и ты один.
каждый час украден.
а тысячу лет назад…
я бегу…
мимо люди, дома, парады.
акация так цветет, что можно сойти с ума.
и та особенная улыбка, спрятавшего в карман
море.
наверно ты был счастлив,
но тогда
что я могла сказать предвечному миру?
три тысячи восьмой год.
как много минуло фильмов.
воспоминания совершенно другой формы.
мы знали, точно знали:
наверху север
и мы живем на краю света.
и взгляд случайного прохожего
для меня сюита,
и можно засыпать вопросами
как снегом — ничего неизвестно.
три тысячи восьмой год.
тишина из воска.
и тает, медленно тает
невероятно близко.
я знала: ты повторишься.
Three thousands of the eighth year.
On the roof of the car was scattered.
You close your eyes and feel:
There, far … Piano, Waltz …
At the school yard, someone crying.
Do not comfort this world, we lived in another:
Ships forgot in Sochi
Your anchors.
We wrote letters.
And the night saw how darkly the heart —
Do not call anywhere
Sleeve vessels.
Now you are alone.
Every hour is stolen.
A thousand years ago …
I’m runing…
Past people, houses, parades.
Acacia so blooms that you can go crazy.
And the special smile hiding in his pocket
sea.
Probably you were happy
but then
What could I say an eternal world?
Three thousands of the eighth year.
How many passed movies.
Memories of a completely different form.
We knew exactly knew:
Upstairs North
And we live on the edge of the world.
and the view of a random passerby
For me suite,
and you can fall asleep with questions
Like snow — nothing is unknown.
Three thousands of the eighth year.
Silence from wax.
and melts, slowly melts
incredibly close.
I knew: you will be repeated.