Посвящена отцу Марка Фрейдкина — И.С. Фрейдкину — «школьному учителю с 35-летним стажем, кандидату педагогических наук и известному в кругу друзей и коллег хохмачу и матершиннику, человеку, в котором незаурядный врожденный артистизм постоянно боролся с чисто умозрительным желанием «быть как все нормальные люди».
Марк Фрейдкин вспоминает о событиях, послуживших отправной точкой к написанию песни про отца: «В молодости я вел достаточно маргинальный образ жизни, что заставляло моего отца вступать в контакты и конфликты с моими не менее маргинальными друзьями и подругами, а также с работниками милиции, судебными исполнителями, врачами-психиаторами и даже сотрудниками санэпидемстанций, что служило веской причиной для стойкого недовольства сыном, поскольку имея такого непутевого отпрыска всегда можно было твердо рассчитывать на различные неприятные неожиданности. Между нами как бы подразумевалось, что каждая новая встреча со мной поневоле должна была вызывать у отца вполне понятные отрицательные эмоции. И при наших частых встречах он всегда любил комически обыгрывать эту ситуацию, каждый раз приветствуя меня чем-нибудь вроде: глаза бы мои на тебя не глядели, век бы тебя не видеть и т.п.»
Однажды Марк пришел к отцу в реанимацию после того, как тот перенес тяжелейший, четвертый по счету инфаркт. Врачи удивлялись тому, что отец еще жив. «На отца было страшно смотреть: осунувшееся, заросшее серой щетиной, исстрадавшееся лицо… И вот он с трудом открыл мутные глаза, узнал меня и, еле ворочая языком, прохрипел: «А, это снова ты. А я, честно говоря, уже надеялся больше тебя не увидеть…»
Евгений Маргулис: «Все получилось совершенно случайно. Мы сидели у Андрея дома и он поставил кассету. В принципе, к бардовскому творчеству я отношусь очень прохладно, но меня просто зацепила песня. Я сказал, что я спою ее и все — в приказном тоне, и мне никто не смел возразить. Как ни странно, у меня создалось впечатление, что это — песня о моем отце, а те, кто слышали ее думают о своих отцах. Такое впечатление, что отец у нас один, это меня просто поразило. Она оказалась мне очень созвучной, поэтому я в нее вцепился.»
Андрей Макаревич: «У нас с Маргулисом не было разногласий по поводу «Песни про отца». Если бы песня звучала плохо, я бы перепел ее сам, но, по-моему, получилось очень органично. Маргулис спел очень хорошо, Женька вообще петь не любит, обычно его приходится долго уговаривать, чтобы он что-то спел. Поэтому если уж он попросился петь, значит ему так понравилось, что он споет очень хорошо.»
Если был бы отец живой,
Я б ему позвонил домой
И, наверно, спросил:
«Ты все прыгаешь, Хил?
Как делишки? Где был, с кем пил?»
А отец бы ответил так:
«Как трактуешь отца, сопляк?
Впрочем, что с тебя взять?
Заходи, дам пожрать —
Ты ж, небось, без копья опять?»
И пришел бы я в дом к отцу.
Он бы мне разогрел супцу
И из высохших шпрот
Сделал бы бутерброд,
И сказал бы: «Давись, проглот!»
Я бы все смолотил, смолол
И сказал бы: «Ну я пошел!
А супец был хорош!»
А отец бы: «Ну что ж,
Жрать захочешь, еще придешь».
Я бы вышел, курнул «дымку»
Был бы март иль апрель в соку,
И мотался б скворец
По березе кривой,
Если был бы отец
Живой. Dedicated to the father of Mark Freidkin — I.S. Freidkin — “a school teacher with 35 years of experience, a candidate of pedagogical sciences and a well-known friend and colleague, Hochmach and a swear-maker, a man in whom an extraordinary innate artistry constantly struggled with a purely speculative desire“ to be like all normal people. ”
Mark Freidkin recalls the events that served as the starting point for writing a song about his father: “In my youth I led a fairly marginal lifestyle, which forced my father to come into contact and conflict with my equally marginal friends and girlfriends, as well as with police officers, judicial performers, psychiatrists, and even employees of the sanitary and epidemiological stations, which served as a good reason for persistent dissatisfaction with the son, since having such a naughty offspring one could always count on various unpleasant surprises. Between us, as it were, it was implied that each new meeting with me inevitably should evoke quite understandable negative emotions in my father. And at our frequent meetings, he always liked to comically beat this situation, each time greeting me with something like: my eyes would not look at you, you would never see you, etc. «
One day, Mark came to his father in intensive care after he suffered the hardest, fourth heart attack. Doctors were surprised that his father was still alive. “It was scary to look at my father: a haggard, gray stubble, agonizing face … And so he barely opened his muddy eyes, recognized me and, barely moving his tongue, wheezed:“ Ah, it’s you again. And I honestly already hoped not to see you again … «
Eugene Margulis: “Everything turned out quite by accident. We were sitting at Andrei’s house and he put down the cassette. In principle, I am very cool in bardic creativity, but the song just hooked me. I said that I will sing it and that’s all in an ordered tone, and no one dared to object to me. Oddly enough, I had the impression that this is a song about my father, and those who heard it think about their fathers. It seems that we have one father, it just struck me. “It turned out to be very consonant with me, so I grabbed onto it.”
Andrei Makarevich: “Margulis and I did not have disagreements about“ Songs about Father ”. If the song sounded bad, I would have quailed it myself, but, in my opinion, it turned out very organically. Margulis sang very well, Zhenya generally does not like to sing, usually he has to be persuaded for a long time so that he sings something. Therefore, if he asked to sing, then he liked it so much that he will sing very well. ”
If the father were alive,
I would call him home
And he probably asked:
“Are you all jumping, Hill?
How’s it going? Where was he with whom he drank? ”
And father would answer like this:
“How do you interpret your father, jerk?”
However, what to take from you?
Come in, let me eat it —
Well, I suppose, without a spear again? ”
And I would come to my father’s house.
He would have warmed me up soup
And from dried sprats
Would make a sandwich
And he would say: «Come on, swallow!»
I would grind, grind
And he would say: “Well, I’ve gone!
And the soup was good! ”
And father would: «Well then,
If you want to eat, you’ll come. ”
I would go out, smoke a haze
It would be March or April in juice,
And used starling
By the birch curve
If there was a father
Alive.